Малышке Бесс приснился кошмар, и она расплакалась.

Звук поднимается по трубам, словно где-то в лабиринте системы отопления работает радио. Доносится из-за решетки в помещении для прислуги, этажом ниже. Иногда Дэвид сидит на полу в углу своей комнаты, проникаясь этой близостью между Фэт Лави и Малышкой Бесс, матерью и дочерью, которая разливается по дому с цокольного этажа, неся любовь и жизненную силу.

Кошмар приснился Малышке Бесс в воскресенье, очень рано утром. Дэвид слышит Фэт Лави, ее хриплый, утробный голос, вынырнувший из тумана сна:

— Ну же, детка, замолчи, шш-ш, тише, это всего лишь дурной сон, всего лишь дурной сон. Шш-ш, тише, детка.

Когда Малышка Бесс не может заснуть или нуждается в утешении, Фэт Лави похлопывает ее по попке — в размеренном, гипнотическом ритме.

— Шш-ш, ну хватит, детка, все хорошо. Тише, детка.

Этот рефрен размечает паузами нежные пошлепывания и сонные всхлипы Малышки Бесс.

Дэвид заворачивается в темную спираль одеяла и закрывает глаза, крепко зажмуривается, чтобы отгородиться от звуков, которые доносятся через решетку отопления. Но он не может помешать себе представлять Фэт Лави, всю из волнистых округлостей, ее грудь, бедра, лоснящиеся черные щеки, белки глаз с карими крапинками, и Малышку Бесс, уткнувшуюся личиком в необъятность материнского живота под терпеливое, успокаивающее баюканье ее рук.

— Шш-ш, детка, шш-ш, молчи, моя маленькая-маленькая детка…

По мокрой улице проезжает машина. Дэвид провожает глазами наплыв светящихся узоров, которые взбираются по стенам и растворяются в тишине комнаты, снова соединившись в лучи фар.

Эти световые пятна напоминают ему снежный ком из мультика. Накануне, как повелось по вечерам в субботу, живущие рядом Мюллеры крутили для соседской детворы фильмы на шестнадцатимиллиметровой пленке: бледноватые, непонятно кем изготовленные копии, несколько бобин с любительскими съемками путешествия по Европе, подсунутых в общую кучу и навязанных детям, когда те перестают шумно протестовать, требуя свое любимое название. И в завершение каждого субботнего вечера — всегда один и тот же мультфильм, который заканчивается тем, что злодея накрывает снежным комом, который, скатываясь по склону, становится все больше и больше и, наконец, ныряет в пропасть.

Свет фар проплывает по комнате, следуя одной и той же математической прогрессии — пятна забираются все выше от стены к стене, достигают верхней точки и исчезают в углу за кроватью.

По-прежнему слышно: «Шш-ш, шш-ш… тише, тише, детка».

Дэвид смотрит на светящийся циферблат будильника на прикроватной тумбочке и ждет. Стрелки «Беби Бена» словно остановились. Утром будет воскресенье, и он пойдет в церковь с Ханнагенами. В церковь Святого Георгия, прямо напротив, на другой стороне улицы. Самому младшему из детей Ханнагенов, Джонни, восемь, как и Дэвиду, так что дело уладилось само собой. Он спросил разрешения у родителей вчера вечером, во время их бриджа с Салливанами. Его родители, Левины, играют в бридж с Салливанами. Не то чтобы они обожали бридж или Салливанов, но те живут всего через два дома, на улице Уинстон, а там полным-полно Салливанов.

Дэвид проскользнул через узкую щель между створками раздвижной двери библиотеки и остался в своем углу из уважения к ритуалам старших.

Миссис Салливан была Югом. Она собрала свои карты в аккуратную стопку и, держа ее в одной руке, прикоснулась пальцем к красному тузу, как к амулету.

— Двойка треф, — объявила миссис Салливан.

— Я пас, — сказал мистер Левин, который был Западом, и стукнул по столу.

— Да, — сказал мистер Салливан, — хм-м-м-м-м.

Он согнул свои карты и откинулся назад вместе со стулом. Потом открыл карты, не глядя на них.

— Ну что ж, — объявил мистер Салливан, — я тоже пас.

— Гарри! — визгливо воскликнула миссис Юг. — Ты же не можешь пасовать на двойке треф…

Стул снова качнулся вперед и встал на ножки. Север поерзал на сиденье и уныло вгляделся в свои карты.

— Да-да, конечно, не могу, — согласился мистер Салливан. — Черт, о чем я только думал?

Он приложил согнутый палец ко лбу и втянул щеки.

— Да, конечно.

Малышка Бесс сказала кукле:
— Поцелуй мамочку и обними покрепче…

И она обвила тряпичными руками Лиззи свою шею.
— Уродина твоя кукла.
— И никакая она не уродина! — возразила Малышка Бесс и шепнула Лиззи: — Не слушай его.

Она прижала ее к себе, потом засунула между двумя пуговицами под пальто, прикрыв руками образовавшуюся выпуклость.
— Так ей будет тепло.
— В кино опоздаем, — сказал Дэвид.

Он потащил Малышку Бесс за руку вдоль дома и помог подняться по ступеням крыльца Мюллеров. Нажимая на кнопку звонка, он сказал:
— Хочешь.
— Не хочу.

Джонни Ханнаген был уже там и открыл им дверь.
— Нет, хочешь! — крикнул Дэвид и устремился в дом, чтобы поздороваться с миссис Мюллер.

—Тише, детка, шш-ш… Успокойся… Спутанные нити сна стали совсем слабыми. Прохлада подушки растаяла.

После окончания мультика у Мюллеров Дэвид спросил:
— Джонни, пойдешь к нам есть пирожные?
— Большущий снежный комок как… бум! Прямо по голове! — прыснула Малышка Бесс. — Бум по голове!
—Эй, Джонни, так ты идешь?

Джонни участвовал в серенаде: «До свидания, миссис Мюллер, до свидания мистер Мюллер», которая раздавалась у входа.
— У мамы спрошу, — крикнул Джонни с крыльца.
— Бум по голове! — повторила Малышка Бесс, совсем развеселившись.
Дэвид схватил ее за руку и потянул к двери.
— Погоди минутку, — сказал мистер Мюллер, — мы с миссис Мюллер хотим поговорить с твоими родителями.
— А можно мне подержать Лаки за поводок? Ну, пожалуйста, мистер Мюллер…

Лаки был тяжело сопящим бульдогом, розовым и почти безволосым. Миссис Мюллер подобрала пса на улице после того, как его сбила машина. Вылечила ему сломанную лапу, которая так и осталась кривой, из-за чего он прогибался спереди и косолапил сзади. Лаки пыхтел и плаксиво поскуливал, пока миссис Мюллер пристегивала цепочку к его ошейнику.

— Хорошо, Дэвид, — согласился мистер Мюллер, — только держи его покрепче. — И, обращаясь к жене: — Идем, дорогая, вот твое пальто. Он помог ей одеться, придержал ей раскрытую дверь и закрыл за собой.

Из-за решетки доносится голос Фэт Лави:

— Вот все и прошло, детка, ложимся в постельку.

Дэвид слышит, как скрипят пружины кровати в комнате для прислуги. И тут вдруг пронзительно звонит будильник.

Дэвид одевается, стоя у изножья кровати, и завязывает шнурки двойным узлом. Когда он выходит из комнаты, дверь выскальзывает у него из рук и тяжело хлопает. Дэвид медленно идет по коридору, застывая от каждого скрипа половиц: он уверен, что, если разбудит отца, тот его не отпустит. К тому же ему кажется, будто его что-то преследует, ухитрясь оставаться невидимым, когда он оборачивается, но что-то там все-таки есть.

Сквозняк захлопывает за ним входную дверь, он бежит во весь дух через лужайку и улицу к Ханнагенам. Дотягивается рукой до кнопки звонка. В глубине дома раздается перезвон.

Дверь открывает Мэтти, один из старших братьев Джонни. Он сначала смотрит поверх его головы на занимающийся день, потом опускает глаза к нему. Улыбаясь, спрашивает:

— Ты ведь Дэвид, верно? — И, не дожидаясь ответа, говорит: — Входи!

Потом осторожно закрывает дверь и зовет, обращаясь к верху лестницы:

— Джонни, Дэвид внизу!

Мэтти ведет его за плечо в гостиную, где собирается вся семья. Ханнагены похожи друг на друга как вылитые, различаясь только ростом и длиной волос в зависимости от возраста и пола. Дэвид направляется туда, где в огромном кресле восседает мистер Ханнаген.

— Джонни сказал, что мне можно пойти с вами в церковь.

Дэвид был поначалу зачарован балетной слаженностью в движениях верующих: вставал, когда все вставали, кланялся, когда все кланялись, бормотал, когда все бормотали. Но уверенная повадка Ханнагенов в конце концов развеяла очарование. Вставать, садиться, преклонять колена стало пустой мимикой, а бархат молитвенной скамеечки был неудобен для коленей. Все два часа, что длилась служба, он чесался, шмыгал носом и пялился на электрические провода, чувствуя унижение, оттого что вынужден притворяться, в то время как Джонни явно знал все ритуалы наизусть. В конце мистер Ханнаген раздал детям монеты по десять центов для пожертвований. Дэвид свою уронил, и ему пришлось ползать под пюпитром, пока он ее не нашел, заставляя ждать нетерпеливого сборщика.
— Да, понравилось, — отвечает Дэвид.

Джонни щурится и спрашивает:
— А что понравилось?
— Иисус…

Оба мальчика крестятся: Дэвид — с гордостью, хвастаясь перед Джонни и целым светом, Джонни — просто рефлекторно.
— Его нельзя называть, — говорит Джонни.
— Ты мне уже говорил.
— Нельзя поминать имя Господа всуе.
— Иисус не Бог.
— Бог! — говорит Джонни и снова крестится.

Дэвид спохватывается, что забыл это сделать, и касается пальцами лба и живота.
— Ты весь мокрый, — говорит Дэвид.

Джонни ничего не отвечает. Дэвид выше ростом и принимает укоризненный вид.
— Ты раньше не крестился, — возражает Джонни.
— Да крестился я! Только ты не видел.

Дэвид достает из кармана подшипник и начинает катать его по песку, выдавливая маленькие отпечатки.
— Нет, не крестился, — говорит Джонни. — Это же я тебя научил.
— А я говорю, что ты просто не видел. Что я могу поделать, если ты не видел?

Дэвид находит в песке две пустые смятые пачки из-под сигарет. Распрямляет их, кладет перед собой, потом наполняет обе песком. Вскакивает на ноги и засовывает подшипник в карман.
— Эй! У меня идея.
— Какая?

Дэвид вытягивает руку с сигаретными пачками и показывает подбородком на церковь:
— Давай высыплем их в воду. Все лоб себе грязью вымажут.
— В какую воду? — спрашивает Джонни недоуменно.
— Сам знаешь. Там, где мы были сегодня утром.
— В святую воду? — Джонни ошеломлен.
— Да. Замутим ее. Все перемажут себе лица в темноте.
— Это же грех! — торжественно заявляет Джонни.
— Откуда ты знаешь?
— Да уж знаю, грех, и все тут.
— Подумаешь, никакой это не грех, просто ты трусишь.

Он презрительно смотрит на Джонни сверху вниз. С ним этот трюк всегда срабатывает.
— Я не трушу. Грех это.
— Откуда ты знаешь? Давай, Джонни, все вымажут себе лица грязью.

А поскольку Джонни все еще колеблется, Дэвид повторяет:
— Так ты все-таки трусишь?
— Нет, — говорит Джонни, немного поразмыслив.
— Ну так пошли! — говорит Дэвид и сбегает с кучи песка, растоптав замок Джонни. И протягивает ему одну из обернутых целлофаном пачек: — Давай!
— Ладно, — говорит Джонни, возбужденный и напуганный.
— Иисус, — говорит Дэвид, и оба крестятся.

Они досыпают в целлофан мокрого песка и бегут к боковому входу в церковь.
— Лица себе вымажут! — прыскает Джонни, и Дэвид тоже весело смеется.

Они осторожно проскальзывают в темный притвор.
— Никого, — шепчет Дэвид.

Через пять ходок обе чаши со святой водой полны грязи.
— Ну-ка, что это вы тут делаете?

Священник, выглянув из ведущей в неф двери, пронзает их взглядом.
— Стойте! — кричит он, устремляясь за ними к выходу. — Стойте!
Но они уже исчезают за живой изгородью сада Ханнагенов.

Почти ночь. Дэвид плачет в своей постели, катая взад-вперед подшипник по подушке и прислушиваясь к шуму голосов, которые доносятся из гостиной.