* * *

Я выкурил четыре сигареты. Когда вернулся в комнату, Ники сидела в углу на полу. Ее запавшие глаза были обведены красными полукружиями. Судя по всему, она плакала, но кофе допила. Пелена ее опьянения спала, оставив после себя дрожь. Я присел рядом, и мы оба задумались. В какой-то момент мне показалось, что она вот-вот снова заплачет. Я не был в этом уверен, потому что мне никак не удавалось взглянуть на нее. Она попыталась положить руку на мое колено, но я ее столкнул. И сказал что-то вроде: «Может, пройдемся?»

Ну вот, мы пошли на пляж по дороге с мельницами. Дул влажный теплый ветер, и мы слышали загадочное гудение мельничных крыльев, бесконечное множество негромких потрескиваний в их ступицах. Как раз начали вылезать жабы, вычерчивая пятна тени, стекавшиеся к перекрестку. Море было плоским и черным, лепечущую полосу прибоя смягчали груды выброшенных морем водорослей. Пляж искрился темными отсветами — теплая неподвижность. Мы сошли с дороги, спустились по скалам и вышли на песчаный берег. Валявшиеся там и сям плети водорослей были сухими и потрескивали под нашими ногами.

На песке виднелось что-то непонятное — оказалось, скопление жаб, копошащихся возле скал. Это было странно, мы никогда прежде не видели их на пляже. Я коснулся локтя Ники, и она остановилась.
— Так тихо.
— Да.
— Вся эта соль…
— Да.
— И все эти водоросли — может, дождь пойдет?..

Я поднял ей подбородок, расстегнул блузку, распустил завязку ее шортов, ее стареньких шортов из джинсовой ткани. Белый хлопок и синяя джинса казались такими чистыми в темноте. Она повернулась, чтобы я расстегнул застежку у нее на спине. Мне не удалось с первого раза, хотя я знал это движение наизусть. Она тоже помогла мне раздеться, не касаясь моего тела.

Вода объяла меня как новая кожа, черная и гладкая. Мы доплыли до буйка и вернулись. Луч маяка по-прежнему описывал круги, обшаривая пляж и теряясь вдалеке за мысом. Выйдя из воды, мы не стали прятаться от света. Словно нам уже было нечего скрывать. Ники подобрала полотенце, которое мы оставили на скалах, и тщательно вытерлась. Мы направились к нашей одежде. Скопление жаб подобралось совсем близко к сине-белой стопке Никиных вещей. Мы пробрались между жабами и скалами.

— Джо?
— Что?
— У меня лягушка в лифчике.
— Погоди, сейчас выну.

Жаба, сидевшая в чашечке бюстгальтера, казалась спящей, но, когда я ее схватил, стала бешено вырываться, скакнула и плюхнулась в лужицу морской воды. Одна из ее задних лапок осталась у меня в руке. Наверное, я пытался ее удержать.

Ники все видела. Прикрыв свою наготу, она выкопала ногой ямку в песке. Я бросил лягушачью лапку туда и засыпал. И тут стремительный ливень в мгновение ока усыпал песок звездами.
— Тебе больше не нужно полотенце?

Она передала его мне. Потом, наклонившись вперед, надела лифчик без малейших усилий, быстрым и плавным жестом, и стала терпеливо ждать, пока я застегну его на спине. Маяк на мысу удлинил ее тень на скалах. Она выглядела такой хрупкой и беззащитной, что тут это казалось даже чем-то странным.
— У саламандр лапы снова отрастают, — сказала она.
— Да, но не думаю, что это одно и то же.
— Она легко оторвалась?
— Ну да.

Маленькая волна, бегущая по песку, перелилась в лужу, заструившись вокруг наших лодыжек. Такие вот волны набегают время от времени, взявшись неизвестно откуда. Они похожи на кильватерный след какого-то корабля, хотя ничего такого на горизонте не видно. Однажды Ники предположила, что это от китов. А я сказал, что в таком случае хотя бы одного загарпунили — положили на ломтик хлеба и подали как закуску к чаю.

Одевшись, я вытер ей волосы, прядь за прядью. Дождь полил снова, сильнее, превратив пляж в темную грязь. Я стал вытирать ей ноги, помогая надеть босоножки.
— Может, этот лягушонок и с тремя лапками выживет. Он ведь в луже, так что вполне может оттуда выбраться, это же не океан.
— Не знаю.

Она медленно выпрямилась и укрыла мне плечи полотенцем.
— Может, он даже плавать сумеет с тремя лапками.
— Не знаю. Не думаю.